Чисто пермяцкая деревня Пашино беспорядочно раскинулась па угористом (возвышенном) берегу Камы. Избы тесно придвинулись одна к другой, а не разбросались на большой площади, как в предыдущих починочных деревнях.
На этот раз я был счастливее, чем прежде, именно тем, что мог остановиться в совершенно отдельной, хотя и в курной избе. Она была порожняя, потому-что в летнее время хозяева перебираются в другую избу, устроенную по белому.
Пройдя мокрый, навозом заваленный двор, мы по лесенке подымаемся в обширную темную комнату, где висит различная крестьянская «лопоть» [одежда], стоят кадушки, ведра, ульи, лежат седла. Отсюда дверь в мою, жилую в зимнюю пору, избу. Широкие полати прямо над дверьми, на половину (сверху вниз) делить высокую комнату.
Высота — необходимая особенность всякой курной избы. На высоте полатей, в переднем углу, понаделаны полки. От входа налево помещается большая битая русская печь, тоже до высоты полатей, но без трубы. Дым выходит прямо в избу, стелется по потолку и спускается, судя по закоптелым полосам, до средины стен, немного ниже полатей. Потолок, совершенно черный от копоти, покрыт хлопьями сажи; чернота стен постепенно ослабевает по направлению книзу. Прямо над печкой, в потолке, отверстие, через которое выходит избыток дыма. По стенам широкие лавки. Три небольших окна с цельными стеклами. Стол с расписной крышкой, сработанный кочующими вятскими столярами; стан — первобытное массивное орудие для тканья холстов — да несколько деревянных стульев дополняли убранство избы. Такова внутренность зимнего жилища полуобруселого пермяка.
В любопытстве пашинцы мало уступали русским, но по деликатности ли, или по чему другому, скоро однако оставили меня в покое.
Они высокого роста, коренасты, с слегка выдавшимися скулами; по внешнему habitus [внешность], весьма схожи с мордвой. По-русски пермяки говорят не хуже местного населения, считающего себя, не вполне основательно, коренным русским населением.
Надо заметить, что русская речь во всем закамском крае подверглась значительной порче...
Утром, когда бабы только-что начали топить печи, вышел я на Каму. Тихо было, светло; на лугах, за рекой, колебался туман. С противоположной стороны плыл в лодке пермяк; пристал к берегу, пошел ко мне.
— Не рыбачить ли ездил? — спрашиваю.
— Нет, мы здесь не рыбачим; езовья только ставил, да в них рыба большая что-то нейдет. Малую ловим же.
— Чем же пробавляетесь зиму? Земля, я слыхал, не больно урожайная у вас.
— В Песковку ходим; зимой только одних баб оставляем, а мужики все уйдут. Руду копаем, кто возит.
— Много ли денег от зимы с собой принесете?
— Как выйдет. Рублей по двадцати иной год, а колды и копейки не принесешь. Недоимка за кем числится — засчитают.
Лодку, для дальнейшая пути вниз по Каме я купил за 3 р. 50 к. Лодки однодеревки, выдолбленные из осины, пригоняются сверху из Сергина; в самом Зюздине нет хорошего осинника.
Следующий день был великий деревенский праздник — Троица, и я решил провести его между пермяками.
За несколько дней начались обычные приготовления к празднику: ставили пиво, брагу, а накануне все мылись в бане.
С утра изба моя наполнилась нарядным людом: десяток мужчин да несколько баб, в ярко-цветастых праздничных костюмах, собрались ко мне; расселись по лавкам и без умолку что-то говорили по своему.
Пермяцкий язык, даже и там, где первенствует над русским, уже подвергся сильной порче. Обилие русских слов позволяет, по крайней мере, догадываться, о чем идет речь. В данном случае собравшийся люд вел беседу обо мне и моих вещах. Все их видимо занимало, все было мало знакомо. Но особенно таинственна казалась им географическая карта, разложенная на столе. Деревенский грамотей, с моей только помощью, разобрал где Кама, Вятка и др. известные им реки. Ребята, явившиеся вслед за большими, вели себя не столь чинно: шустро бегали они от предмета к предмету, тащили ко мне неизвестные им вещи, спрашивали об их назначении.
С полчаса просидел у меня деревенский люд; уходя, пригласили придти к ним «испить браги».
Я пошел.
Изба набита народом. Хозяйка обносит гостей деревянной чашкой браги.
— Пей! Ю! — говорит она ломаным пермяцко-русским языком.
— Я пил много — не хочу!
— Пей! У нас вера та, чтобы брагу пить.
Хочешь — не хочешь, а придется выпить теплый напиток. Чашка переходит к соседу и т. д. и возвращается к хозяйке пустой.
Минуты через двенаполняют чашку снова и тем же порядком идет угощение.
Горячая брага хмельнее холодной, но нужна привычка, чтобы пить ее. Я, по крайней мере, пил ее с отвращением.
Часов в пять, по-нашему, молодежь собралась на пустырь водить хороводы.
Песни поются исключительнорусские; своих, пермяцких, совершенно нет. В данном случае пели:
Ох ты улича,улича!
Ох, ты улича широкая!
Ты улича широкая.
Трава мурава шелковая!
Чем ты улича украшена
Изукрашена улича
Все витками да галытками.
Души — красныядевичами.
Молодыми молодичами.
Не величка птичка—ласточка
Через море перелетывала.
Садилась птичка—ласточка с
Середя моря на белый камешек;
С камешка да на крутенек бережок.
На зеленый на лужок.
Она слушала, выслушивала:
Не кукует ли кукушка во бору?
Тужит плачет красна девка в терему:
Хочет меня батюшка за старого мужа отдать.
Старый муж — погубитель мой.
Погубил мою головушку.
Всю невольную волюшку.
Всю девичью красоту.
Ох ты мальчик, мальчик мой!
Кудреватая головушка твоя!
Завивала кудри матушка моя;
Завивала, приговаривала:
Когда кудри разовьются.
Тогда речушки разольются;
Когда речушки разольются.
Тогда кудри разовьются.
По плечам да по обоим сторонам.
Мужики в это время тут же на площади играют в мяч.
- У вас в городе так играют?- спрашивает меня мой хозяин Павел.
— Ребята малые играют, большие нет.
— Как же они-то?
— В другие игры, всяко.
А мы думали, что вот в городах-то настоящая игра. По кварталам-то бегать славно! В заводах — Песковке, Осокине [Омутнинск] — там играют.
Вечером опять моя изба полна народом. Теперь собрались преимущественно девки — хороводницы. На мою просьбу пропеть песню не хороводную, а напр., хоть рождественскую, они запели:
Сподойду, сподойду под Иван-город каменный.
Спрошибу, спрошибу чеботом стену каменну.
Выведу, выведу я у батюшки добра коня.
Сподарю, сподарю своему милому свекору.
Бог нам дал, Бог нам дал свово милого свекора.
Ласкова, ласкова да учетливаго.
Вежлива, вежлива да приветливаго...
Плохо подбираются рождественские песни, скучновато распевать их в Троицу. Замолчали хороводницы. Посидели, посидели, поболтали промеж себя на пермяцком языке, порасспросили меня, вроде: — у тебя баба есть дома? — и ушли из избы под окно. Оттуда доносилось ко мне:
Голова болит — мало можется.
Мало можется — гулять хочется,
Гулять хочется — гулять воли нет
Со милым дружком, со Иванушком.
Я пойду, уйду, уплетаюся,
Уплетаюся, нагуляюся —
Как по ельнячкам, по березничкам
.......
В чистом поле горностайчиком.
Под кроваточкой с красным солнышком.
На кроваточке с добрым молодцем.
Как де мой-от муж за столом сидит.
За столом сидит, хлеб-от кушает,
Хлеб-от кушает, хлеб-от кушает,
Сам в руках плеть держит.
Плеть-то свиснула, кровь-то брызнула.
Я еще мужу не корилася.
Покорялась свекру-батюшке.
Свекор-батюшка не журит, не бранит.
Не журит, не бранит — пошибить велит.
Погода была слишком неблагоприятна для хороводов. Поминутно набегали тучки, обсыпали веселую компанию частым дождем и загоняли ее ко мне. За молодежью набирались старухи и старики — изба снова переполнялась народом.
— Что ты сидишь дома? - обращается ко мне кто-нибудь из уходящих — Тоскливо одному-то; пировать надо. Айда к нам!
Я соглашался.
В избе первым делом обносили гостей в сотый раз брагой; затем, посидевши, поговоривши, перебирались к соседу и т. д. Девки время от времени, когда переставал дождь, водили урывками хороводы, пели русские песни.
Так, прошел праздник Троицы. Пьяных я не видал.
Резко отличалась между игравшими красотой и звонким приятным голосом дочь моего хозяина, Наталья. И между русскими она была бы не из последних. Рослая, плечистая, с чистым овальным лицом, карими глазами и с густой темной косой, в которую вплетены алые ленты, она невольно заинтересовывала, привлекала к себе внимание.
— Велика ли семья у Павла? - спросил я рядом сидевшего на бревне молодого парня.
— Девки все; один только парень. Две дочери замужем, третья невеста лет осьмнадцати, дома живет, — вон та в хороводе-то.
— Чей в избе годовалый ребенок у них?
— А девкин-то; году нет, как принесла, — от зятя, мужа сестры своей, родила.
— Что же Павел,не бил ее, не попрекает?
— Нет, кому какое дело!
У пермяков сохранился еще своеобразно-патриархальный взгляд на семейные отношения. Девушка, имеющая детей, мало теряет в своей репутации и всегда может рассчитывать выйти замуж. Над ней не будут издеваться, кидать в нее каменья, относясь к факту весьма просто, даже как-то непривычно для нас просто.
С сожалением оставил я своих радушных хозяев Редко в столь короткое время я так близко сходился с людьми. Пермяки вышли провожать меня на Каму. Дул холодный северо-западный ветер. Кама смотрела невесело.
— Погодно, плыть тебе не емко будет!
Поденщика на сплав я нанял (в начала июня) по 35 к. в сутки. Скрылось Пашино из виду. Кама ушла в луга, потом снова подошла к горам, почти к самому Пашину. Красивы и своеобразны берега Камы…
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы оставлять комментарии